Это была драматичная жизнь и драматическая живопись. Яркой молнией вспыхнул Жерико на грозовом небосклоне Франции последних лет правления Наполеона, вспыхнул и быстро отгорел, оставив после себя несколько великолепных полотен. Он слыл человеком-легендой французского романтизма, ибо и сам романтизм в представлении обывателей был чем-то вроде союза безумия с гениальностью. И только после выставки, устроенной по случаю столетия со дня смерти художника, началось наконец серьезное изучение его жизни и живописи.
Теодор Жерико родился в 1791 году, умер в возрасте тридцати трех лет. Выходец из богатой семьи, буржуа по отцу, по матери аристократ, он рано привык к полной независимости. Равнодушный к наукам, он увлекся только рисованием и верховой ездой и еще подростком сделался прекрасным наездником. Повинуясь капризу, в 1808 году он бросил, не окончив, императорский лицей, поступил в мастерскую художника Карла Верне, в 1810 году перешел в мастерскую Пьера Герена, и если не вдаваться в подробности, то можно сказать, что там он встретил нескольких человек, ставших его друзьями, в лице учителя нашел образованного собеседника, вообще приобщился к атмосфере искусства, в смысле же обучения живописи как таковой сказался предоставлен самому себе. И это было для него большое благо. Жерико был человеком романтической эпохи, прежде чем стал ее художником. Темперамент и своеволие определяли его личность. Только он сам мог преобразовать своеволие в творческую волю, обуздать и подчинить темперамент таланту. «Жерико был очень требователен к себе,- пишет в монографии о нем В. С. Турчин, — он работал крайне напряженно. Подобного не мог бы добиться от ученика ни один из наставников».
Нам, вероятно, не удастся последовательно рассказать о жизни Жерико — слишком многое в ней гадательно и неясно. Хотелось бы, однако, чтобы читатель ощутил главное — мужественный, волевой характер этой жизни, присущий ей отпечаток риска и отваги. В 1812 году Жерико дебютировал в парижском Салоне пронизанной вихревым движением картиной «Офицер конных егерей императорской гвардии, идущий в атаку» (лошадь, вставшая на дыбы, всадник, повернувшийся вполоборота, кривая сабля в откинутой руке и сумрачно клубящиеся тучи). Это был великолепный успех — первый и последний, выпавший Жерико.
Последующие работы Жерико: этюды к картине «Отступление из России», а также «Потоп», «Пейзаж с акведуком», «Пейзаж с римской гробницей», написанные в 1814 — 1816 годах, были насыщены драматическим освещением, мучительной тревогой, напоминая чуть ли не о конце света. Нет никакого сомнения, что так — в образах всеобъемлющего катаклизма — преломился в сознании Жерико конец Наполеона. По духовному складу Жерико, конечно, был сыном своего времени, порождением наполеоновской эпохи, и он не только чувствовал, но и умел передать в живописи исторический масштаб этой эпохи. Поэтому с удивлением мы видим Жерико весной 1815 года в свите короля Людовика ХVIII, панически убегающего из Парижа накануне вступления в город императора, вернувшегося с Эльбы. Что вызвало этот поступок, так не идущий к его облику? Аристократические предрассудки? Случайное стечение обстоятельств? Точного ответа мы не знаем. Известно, впрочем, что впоследствии Жерико сожалел об этой странице своей биографии…
Вскоре, в 1816 году, Жерико уехал из Парижа в Италию. Он уезжал подавленный и смущенный, не зная, как ему жить и работать дальше. Биографы говорят, что несчастливые обстоятельства личной жизни заставили его, бросив все, отправиться в Италию, как бы ища спасения.
К тому же он, разумеется, понимал, что во Франции наступили новые времена, и он должен был вдали обдумать происшедшие перемены, определить свое отношение к ним.
Смиренно, как благочестивый паломник, Жерико собирался изучать в Италии искусство старых мастеров. Однако благоговение было отнюдь не в его характере, его темперамент требовал соперничества. Из мастеров Возрождения сильнее всего потряс Жерико Микеланджело.
Именно Микеланджело он и решился бросить вызов… В Риме Жерико стал завсегдатаем народных празднеств с их весельем, изяществом, обаятельной свободой. Они помогали ему переносить одиночество, разгоняли мрачные мысли.
Увидев в начале 1817 года римский карнавал, Жерико был вне себя от восторга.
Сам наездник и любитель лошадей, он особенно оценил конское состязание непременный элемент программы карнавала. Русский художник Сильвестр Щедрин, видевший карнавал двумя годами позднее, писал, что перед состязанием «лошади столь разгорячены, что четыре человека едва могут их удержать». Замысел картины «Бег свободных лошадей» возник у Жерико сразу же. Однако он исподволь готовился к ней и оставил множество подготовленных эскизов, некоторые из них были намного лучше самой картины. Прежде всего — «Рабы, останавливающие лошадь».
Нечего и говорить, что никаких рабов в Риме 1817 года не было. Но Жерико всегда интересовало происхождение каждого мотива, его, так сказать, первоисточник. Поэтому закономерным образом он обратился к истории Древнего Рима, откуда состязания лошадей и вели свое начало. Стало быть, перед нами — своего рода историческая фантазия. В. С. Турчин называет этот эскиз «счастливым итогом изучения… пейзажных фонов картин Пуссена, ритмов фриза Парфенона, изображения людей у Микеланджело и у итальянских маньеристов». Жерико во всеоружии своего удивительного мастерства создал живописный гимн пластике человеческого тела, благородной грации лошади, а больше всего — тому единству природы, людей и животных, секрет которого был утрачен со времен античности. Впрочем, особая микеланджеловская мощь и скрытый — тоже микеланджеловский — пафос придавали эскизу Жерико и другое измерение, выводили его из разряда стилизации и ретроспективной грезы, насыщали энергией и жизнью. Одним словом, это было мгновение богатой гармонии, осуществленной в живописи, гармонии, которой Жерико больше не достигал, видимо, потому, что не особенно и стремился к ней.
Последние годы жизни Жерико полностью посвятил дисгармоничной, драматичной современности. Итальянский период продлился недолго. Уже а конце 1817 года Жерико снова в Париже. В 1818 — 1819 годах он пишет и выставляет свой шедевр — картину «Плот «Медузы» (жертвы кораблекрушения на плоту в открытом море — пролог к потрясшей Европу незадолго перед тем драме предательства, каннибализма, последнего отчаяния). Эту картину критика и публика приняли в штыки. В результате Жерико оказался на грани душевного заболевания. И все-таки он продолжал работать постарому, «Если препятствия и трудности пугают человека ничтожного, — говорил он, — они, напротив, необходимы гению, так как питают его». Он написал серию необыкновенно поразительных портретов душевнобольных: «Умалишенный, воображающий себя полководцем», «Вандеец», «Клептоман», «Гиена Сальпетриера».
Дни Жерико были уже сочтены, но великие и потрясающие своей новизной замыслы буквально осаждали его. Однако все меньше оставалось сил, чтобы доводить их до воплощения. Последние картины Жерико — пейзажи, дышащие вулканической мощью, — производят впечатление подступов к небывало великолепной постройке, которая, однако, не осуществилась.
В. АЛЕКСЕЕВ
Журнал «Семья и школа»