Борис Кустодиев «Ярмарка»

Этой картиной начинается «зрелый Кустодиев» — начинается взлет его красочного и радостного мастерства.

Путь к зрелости, для многих мучительно долгий, Кустодиев прошел удивительно быстро и легко. Уроженец Астрахани, Борис Михайлович Кустодиев (1878 — 1927) был сыном учителя семинарии, в которой и сам учился после смерти отца. Он сызмала тянулся рисовать и знал, что станет художником, а приезд в Астрахань передвижной выставки в 1887 году окончательно решил его судьбу. Много спустя Кустодиев говорил своему сыну, что практически всегда он «пишет и рисует то, чем полна была его детская жизнь… в этом шумном многонациональном городе,- то, что накоплено впечатлениями юности»… Первым учителем Кустодиева еще в семинарские годы, был П. А. Власов — бывший студент Академии художеств, свято хранивший в душе глубоко им воспринятые когда-то идеалы передвижничества. В 1896 году приехав в Петербург и поступив в Академию художеств, Кустодиев благодаря Власову был уже внутренне сложившимся передвижником.

В Академии Кустодиев писал исторические картины: «Бунт против бояр на старой Руси» и «У кружала стрельцы гуляют». Из летних поездок на этюды в Костромскую губернию он привозил альбомы набросков исконно русских мужиков и баб; его профессор И. Е. Репин привлек его к работе над своим огромным полотном «Заседание Государственного Совета», и Кустодиев написал несколько портретов сановников в репинской манере. Казалось, в нем созревал художник добротной реалистической школы. Однако исподволь, а поначалу, может быть, и незаметно для самого себя Кустодиев все дальше уходил в сторону от проторенных путей.

Подобно и другим художникам своего поколения, Кустодиев всей душой откликнулся на события революции 1905 года — он много работал тогда для сатирических журналов, причем не только рисовал эффектные и злые карикатуры на царских приспешников, но и приглядывался к рабочей толпе; например, на рисунке «Демонстрация. 1905 год» изобразил сочувственно, хотя и с абстрактным пафосом, рабочее шествие, знамена на фоне цеховых корпусов и дымящих труб — дал образ мощи, может быть, еще и непонятной ему, но уже заставляющей о себе думать. Корни позднейших революционных полотен Кустодиева, таких, как «27 февраля 1917 года» или прославленный «Большевик», с развернутым красным флагом ступающий по-над Москвой, бесспорно уходили в глубину его впечатлений девятьсот пятого года.

Первая русская революция раскрепостила его самого, помогла сделать решительный и смелый выбор. Чувством освобождения и радостной легкости проникнуты все его картины тех лет, и в первую очередь «Ярмарка», которую вы перед собой видите. Эту гуашь Кустодиев написал в 1906 году, и ныне она хранится в Третьяковской галерее.

Кустодиев резко упростил живописный язык, сделал его ярким и лапидарным; исследователи недаром указыают на русский лубок, в нем находя прообраз новой манеры Кустодиева.

Мы видим белую церковь с синими куполами и высокое небо, а впереди, на фоне белеющих торговых рядов,- праздничную толпу бородатых мужиков в поддевках, жилетах и картузах, парней с гармоникой, разряженных молодух в платках, пестрые пятна выставленных товаров. Перед нами, конечно, сценка провинциального быта, однако это своеобразный быт, словно и не совсем реальный, скорее — воспоминание или фантазия о нем. Если сопоставить эту картину с другой, тоже названной «Ярмарка» и написанной спустя два года, можно лучше представить себе, в чем необычность трактовки Кустодиева. Там он снова изобразил торговые ряды, выбрав смелый и неожиданный ракурс: художник смотрит как бы изнутри лавки; затенен навесом первый план, а на втором, залитом ярким солнцем,- нарядная толпа покупателей и продавцов, что создает аналогию темноты партера и освещенной сцены, когда идет спектакль. Как пишет исследователь, «крестьяне не столько покупают и продают, сколько демонстрируют себя. В их поведении и облике характерное переплетается с идеальным, жизненное со стилизованным, человеческое — с кукольным». Кустодиев развернул перед зрителем яркий и увлекательный театр реальности; он выработал тип «картины-зрелища», который и стал его основным вкладом в русскую живопись.

Один из горячих почитателей живописи Кустодиева написал однажды, что действие всех его картин протекает в мифическом городе Кустодиевске, подобном «некоторому царству, некоторому государству» русских сказок, и город этот — небольшой, но густо населенный, с обилием церквей и садов, часто — на берегу красивой реки, представляет собой собирательный образ русской провинции, пространство настолько же правдоподобное, насколько и фантастическое…

Немыслимо описать всех обитателей этого чудесного города: его дебелых купчих и степенных извозчиков, половых в трактирах, булочников, попов; бесконечную череду событий-спектаклей, происходящих на подмостках его улиц и площадей (масленицы, крестные ходы, народные гулянья, чаепития во дворах); наконец, реквизит: самовары с их ослепительным блеском, узорчатые кренделя, пестрядинные ткани, расписные дуги и звонкие колокольчики конской упряжи,- все те неповторимые и верные мелочи, на которые память Кустодиева была неистощима. В дневниках В. В. Воинова, содержащих массу ценнейших сведений о художнике, можно прочесть: «Б. М-чу близка и мила всякая мелочь; он, например, очень любит русские бороды, знает все их многообразные типы и даже мечтает о такой картине, где были бы изображены все эти типы бород…»

Так что лучше попытаться понять, как сам художник относился к этому быту, а его отношение, конечно, было неоднозначным да и менялось со временем. Автор хорошей монографии о Кустодиеве В. В. Лебедева справедливо пишет, что «за медовыми пасторалями» его картин «встает облик человека их создавшего, встают нелегкие размышления интеллигента начала ХХ века. В его восхищении присутствует отчужденность, а ирония подчас таит скорбь… Обаяние и сила искусства Кустодиева именно в этой его двойственности, в сочетании текста и подтекста, в диалектическом единстве и противоречии внешнего облика и внутреннего смысла».

Тут необходимо пояснить, что десять последних лет жизни Кустодиев из-за паралича ног провел прикованным к своему креслу; если его вывозили на улицу, это становилось огромным событием для него, и стихия памяти стала естественной и почти единственной питательной средой его творчества. Он переносил свой недуг с изумительной стойкостью, и именно это имел в виду Шаляпин, когда писал: «…если я когда- либо видел в человеке высокий дух, то это в Кустодиеве…» С годами, чем больше сужался круг его внешних впечатлений, тем отчетливее и вместе с тем призрачнее становились его типы. Что-то бывшее и несбывшееся придавало его картинам щемящую ноту. Что-то уже не лубочное, и скорее — иконописное сквозило в лицах его персонажей. Лирика и гротеск, любование и насмешка, стилизация и воспоминание — такой небывалый и неповторимый сплав определяет атмосферу поздних картин Кустодиева. И все же его живопись оставалась радостной до конца, потому что он видел и понимал, что на смену Руси уходящей приходит новая, прекрасная Русь, и он приветствовал ее приход от всего сердца.

В. АЛЕКСЕЕВ
Журнал «Семья и Школа»

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *