Василий Владимирович Пукирев (1832 — 1890) вошел в историю русской живописи как художник одной картины. Это воспроизводящийся здесь всем известный «Неравный брак», написанный им в 1862 году, тридцати лет от роду. С тех пор он работал еще без малого тридцать лет, написал множество полотен (жанровых, портретных, религиозных), однако ни одно из них не могло даже отдаленно сравниться с его единственным шедевром, в который он вложил себя — весь отпущенный ему талант и душевную силу.

В житейской и творческой биографии Пукирева многое неясно. Фактов и документов сохранилось досадно мало. Он происходил из крестьян; первоначальное образование получил скорее всего в приходской школе, затем, по словам биографа, поступил в учение к одному неважному живописцу в Могилевской губернии, а затем, благодаря счастливой случайности, попал в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Там занимался в портретном классе под руководством профессора С. Зарянко — одного из учеников Брюллова. (Запомните это обстоятельство мы еще вернемся к нему.) В 1853 году Пукирев послал несколько написанных им портретов из Москвы в Петербург, в Академию художеств, и получил за них звание неклассного художника. Как одаренный и обещающий портретист в 1860 году стал академиком. Казалось, перед ним открывалась надежная карьера академического портрета, пускай и не первой величины. Однако получилось иначе.

В конце 1850-х годов в воздухе носилось ощущение наступающей революции. Во всяком случае Россия ожидала перемен. «Освобождение крестьян,- писал Стасов,- уже начинало казаться осуществляющимся в близком будущем, и все сердца были полны радости и упований. Крымская война только что кончилась, русские вздохнули полной грудью, как сказал один великий русский писатель и поэт, Герцен, «от русской могилы был отвален громадный камень». Везде начинались словно весна и жизнь, свежая травка здорово зеленела, Русское художество тоже встрепенулось от сна и поднялось, Масса новых чувств, ожиданий, живописных представлений, прежде не пробованных кистями художников, стали появляться изображенными на холстах новых бытовых живописцев».

Пукирев и принадлежал к поколению «новых», хотя и не был еще бытовым живописцем. Главное, в «могиле» николаевской России он не оставил никаких дорогих воспоминаний, ни к чему в прошлом не был привязан душой. Весь, без остатка он был распахнут навстречу будущему. Новая правда, новая мораль, новый взгляд на отношения между людьми. Как и многим в его поколении, будующее светило ему путеводной звездой. Он не был крупным портретистом; ему было недоступно показать смену исторических эпох, рисуя облик отдельно взятого человека. Он нуждался в живописном рассказе, подробно иллюстрирующем идею, в сюжете, конкретно противопоставляющем людей, богатом деталями и дающем простор для публицистических отступлений.

Вероятно, таковы были психологические предпосылки, определившие замысел «Неравного брака». Во-первых, и главным образом, это была картина-обличение, картина- приговор уродству и бесчеловечности господствующих в обществе отношений, калечащих человеческие судьбы ради тщеславия и корысти сильных мира сего. Фигура старого жениха (важного генерала, судя по осанке, надменному выражению лица и ордену на фраке) под кистью Пукирева превратилась в собирательный образ человека старой формации, чиновника по призванию с поистине чернильной душой, далеко не глупого, но черствого эгоиста и холодног о насмешника (стоит приглядеться, с каким ироническим пониманием и как безжалостно смотрит он на свою заплаканную невесту). Это образ человека, чувствующего себя, что называется, «в своем праве», хотя по законам божеским и человеческим это право должно быть отнято у него.

В невесте же (которая на грани обморока) бросается в глаза безвольная покорность своей безрадостной участи. Ни тени протеста, ни малейшего намека и на бунт. Нет и той полноты самоотречения, с какой сознательно приносят себя в жертву. Одно безысходное несчастье, и больше ничего. В бессильно опущенной руке со свечой, в обреченном жесте руки, протянутой священнику, даже в роскошном платье, флердоранже в волосах и бриллиантах, смотрящихся бутафорским реквизитом, во всем одно беспредельное несчастье. По сути дела, перед нами картина циничного насилия, совершаемого с соблюдением лицемерного обряда и оскорбительно выставленного напоказ. Дряхлый батюшка, склонившийся к невесте, слабый, добрый, возможно, плачущий в глубине души, как и все участники этого действа, захвачен неотвратимыми маховиками обряда и тоже бессилен что-либо в нем изменить.

В «Неравном браке» Пукирев применил прием, поразивший современников не меньше, если не больше, чем разоблачение лицемерской сущности церковного брака. Это был дерзкий, революционный прием. Дело в том, что все фигуры этой картины были написаны им в натуральную величину, хотя по квног(ам академической живописи это допускалось лишь в исторической, но отнюдь не в бытовой картине. Он же своих невзрачных или неприглядных героев, взятых прямо из повседневности, вознес таким образом на высоту героев античности, первосвященников, рыцарей, царей и цариц. Он как бы заявлял от имени нового поколения, что современность важнее, чем история, что драмы, происходящие на наших глазах, а порой и с нашим участием, задевают и ранят более, чем предания седой старины. Так что это была еще и картина-манифест, (Говорят,- вспоминал Репин,- что «Неравный брак» Пукирева испортил много крови не одному старику-генералу, а Н. И. Костомаров (известный историк.- В. А.), увидав картину, взял назад свое намерение жениться (» на молодой особе».)

Естественно, носитель этой обличительной интонации должен был находиться внутри самой картины. И здесь мы подходим к самой неожиданной фигуре «Неравного брака». Посмотрите, он стоит в правом углу картины„ черноволосый бледный молодой человек, скрестивший на груди руки и устремивший взгляд в пустоту. Образ скорби… Образ отчаяния… Говорили, что Пукирев написал самого себя. Что будто бы это его невеста вышла замуж за богатого старика. Упорно ходили такие разговоры. Мы теперь не знаем ничего достоверного. Ясно вместе с тем, что кто бы ни был этот молодой человек, потерявший возлюбленную, он олицетворяет в картине нравственный суд над происходящим. И очень любопытно, каким представлялся Пукиреву такой судья. Не без удивления замечаешь, что это, по сути дела, типаж романтической эпохи, эдакий «москвич в гарольдовом плаще», словно сошедший с одного из портретов Брюллова. Мечтатель, поэт. несколько не от мира сего. Брюлловская патетика и брюлловская бледность лица. Ничего общего с бунтарем и нигилистом начала шестидесятых годов. Он из тех, кому не оставлено места ни в старой, ни в новой жизни. Человек переходной эпохи — жертва времени, а не властелин.

Видимо, было что-то и в самом художнике, делавшее его случайным человеком в своем поколении, обрекавшее на драматическое одиночество. Какой-то глубокий внутренний надлом, позволивший ему лишь однажды подняться на вершину мастерства, на вершину успеха с тем, чтобы долгие годы потом трудиться упорно, безрадостно и в общем увы, бесплодно.

В. АЛЕКСЕЕВ
Журнал «Семья и школа»