Этo была первая картина, в которой Виктор Михайлович Васнецов (1848 — 1926) предстал перед публикой и собратьями — художниками в новом свете. Все, что он раньше делал в живописи, носило отпечаток несамостоятельности, даровитой вторичности, скорее метаний, нежели обретений, и в общем совсем не удовлетворяло его.

Человек по натуре упорный, знающий себе цену, но слишком погруженный в себя, а поэтому довольно робкий и неуверенный в делах и общении, Васнецов, вероятно, не столько искал себя в первый период своего творчества, сколько не решался раскрыть свою настоящую сущность — сущность художника-мечтателя, пламенного ревнителя русской старины. Друг и ученик Крамского, приятель Рeпина, он понимал, конечно, что живопись его друзей-передвижников зиждется на безусловном предпочтении будущего перед прошлым, и дело тут не в сюжетах отдельных картин, а в образе мыслей, характере устремлений. Но едва ли в начале пути он осмелился высказать, что, по его мнению, духовные сокровища русской старины отнюдь не исчерпаны, не освоены живописью, да и в будущем они должны занять свое место, и стало быть, неправильно забывать о них…

Впоследствии, когда Васнецов прославился именно в качестве создателя «русско-волшебных» картин, многие пытались установить происхождение его необыкновенной живописи. «В 60-х годах(ХIХ в. — В. А.), — писал, например, Стасов,- явился у нас Шварц (автор картин из боярского быта.- В. A.), 20 лет спустя, в 80-х,- Суриков и В. М. Васнецов , которые показали своими (немногими, к сожалению, и на слишком редких интервалах появляющимися) созданиями: что исторический дух у русских в живописи — есть и может великолепно проявляться».

Но это писалось, что называется, задним числом (и, кстати сказать, между Шварцем, Суриковым и Васнецовым общего мало), а когда в середине шестидесятых годов молодой вятич прибыл из родного села в столицу учиться рисовать, он не только не мог обнаружить свои склонности — куца там! — но и просто сохранить себя, выдержать натиск действительности. В 1901 году биограф Васнецова, писатель В. Л. Кигн (Дедлов) так рассказывал о начальном периоде его петербургского житья: «Душа полна жизни, а сапоги в дырах. Художник пламенел стремлением к красоте, а нужда заставляла чертить карты для географических магазинов и рисовать карикатуры для юмористических журнальцев. О картах Васнецов вспоминает без особого содрогания, но где именно помещал он карикатуры, ни за что не хочет открыть…» Картина, знакомая по биографиям многих русских художников…

Короче говоря, до конца семидесятых годов Васнецов, постепенно совершенствуясь с точки зрения формального мастерства, работал в области жанра, писал картины в стиле Федотова и Маковского, побывал за границей, вступил в Товарищество передвижников и уже приобрел себе имя.

Двa события подвигнули его на попытку заговорить наконец в живописи собственным голосом: во-первых, русско-турецкая война, вызвавшая патриотический подъем в обществе и усилившая у русских сознание своих славянских корней, а во-вторых, переезд в Москву: за десять лет жизни в Петербурге он так и не сумел полюбить его и привыкнуть к нему. «Решительный и сознательный переход из жанра,- писал он в позднейшем письме к Стасову,- совершился в Москве золотоглавой, конечно. Когда я приехал в Москву, то почувствовал, что приехал домой и больше ехать уже некуда — Кремль, Василий Блаженный заставляли меня чуть не плакать, до такой степени все это веяло на душу родным, незабвенным…»

Правда, в том же письме Васнецов писал, что сделался в живописи «историком, несколько на фантастический лад» без резкого «перелома или какой-либо переходной борьбы», «несколько из картин последующего периода, московского, были задуманы мною еще в петербургский период, например: «После побоища из «Слова о полку Игореве», «Богатыри»… «Витязь на распутье»… Однако «перелом», конечно, произошел, и довольно резкий, хотя, наверное, не будет ошибкой понять его в смысле запоздалого прихода художника к самому себе.

Действительно, еще с 1871 года образ витязя на распутье постоянно занимал воображение Васнецова, чему свидетельство — множество подготовительных набросков и проб, сохранившихся в его альбомах. Сюжет подсказала ему былина

«Илья Муромец и разбойники»:
Наехал он на три дороженьки,
Три дороженьки он, три росстани.
На тех росстанях лежит там бел горюч камень.
А на камени том подпись подписана:
«На леву ехати — богатому быть,
На праву ехати — женату быть,
Как прямо ехати — живу не бывати,-
Нет пути ни прохожему, ни проезжему, ни пролетному».
И раздумался старый Илья Муромец,
Илья Муромец, сын Иванович:
Да в которую дороженьку будет ехати?

Первый вариант «Витязя на распутье», написанный в 1878 году, судя по плохой фотографии, был намного слабее, чем второй, окончательный вариант, относящийся к 1882 году, а ныне хранящийся в Русском музее.

Скифская, половецкая, печенегская дикая бескрайняя степь буйно поросла сочными травами; желтые лишайники облепили вековые валуны; черная птица — вещунья несчастья резко выделяется на фоне сероватого неба, еле заметно подсвеченного зарей, череп и кости напоминают о смерти. И в этой степи, из которой едва ли выбрался благополучно хотя бы один заезжий чужак, задумался, понурив голову в шлеме, былинный богатырь Илья Муромец. Жутью веет от каждой детали картины, опасен бескрайний степной простор, и трудно, почти невозможно пояснить, каким чудом Васнецов создает впечатление, что витязю ведомо все, что будет, и вместе с тем решение принято. Он уже выбрал прямую дорогу и недолго промедлит на распутье. Видимо, нравственный пафос, одушевлявший Васнецова, заключается в том, что зловещее предсказание на камне не имеет над витязем обязательной силы; он развеет колдовские чары степи, подчинит ее своей воле и не остановится, пока не добьется своего, скольких бы опасностей ни пришлось избегнуть, скольких врагов победить, каких бы ужасов ни встретить лицом к лицу…

Известно, каким горячим патриотом был Васнецов, как свято верил он в силу и мощь простого русского человека, и вот прочтите его собственные слова о «Витязе», сказанные уже в глубокой старости.

«Я,- сказал Васнецов,- хотел… показать, в чем сущность моего народа, какие у него отличительные качества среди других народов вселенной. Мы — поэты, а без поэзии, без мечты, нельзя ничего делать в жизни. Мы, не щадя себя, боролись и будем бороться за независимость своей земли. Русские люди — витязи на распутье — никогда не боятся того, что сулит нам будущее».

К этому трудно что-либо добавить.

В. АЛЕКСЕЕВ
Журнал «Семья и школа»